Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1

Подобрать удобный для чтения размер шрифта:

Возвращение мастера и Маргариты. Часть 1. Глава 24

Глава 24

Флигелек во дворе банка «Муза» с незапамятных времен окружал дощатый забор. Вначале полуразвалившийся двухэтажный дом хотели сломать и возвести на драгоценной арбатской земле еще одну номенклатурную башню. Но здесь появились некие тщедушные ученые, защитники памятников старины, и послали в разные инстанции бумаги, из которых следовало, что флигель, как и каменный дом клуба «Муза», принадлежал некоему господину, дружившему с декабристами и лично с Александром Сергеевичем Пушкиным. А еще при Екатерине в нем, якобы, проживал мыслитель и бунтарь, покровительствовавший бродягам и авантюристам.

Бывал в доме то ли Джиакомо Казанова, то ли граф Калиостро. Играла здесь на арфе графиня Дашкова, а Михаил Ломоносов слушал, лежа на софе и декламировал свеженаписанное: «Царей и царств земных отрада, возлюбленная тишина…» Байки, конечно, исторические анекдоты, прикрывающие вопиющее диссидентство псевдоученых, цеплявшихся за всякий старорежимный хлам. В ходатайстве защитникам старины отказали, строение списали на снос.

Гибнущий дом с пустыми глазницами вышибленных окон привлек внимание своим местоположением мыслящих людей, обнадеженных процессом приватизации. Какое-то СП выразило желание преобрести руины. В доказательство, что флигелек всего лишь ветхий хлам, доброхоты ободрали штукатурку, обнажив старые доски. Но СП развалюху не отдали, слегка подчинили забор и вскоре про нее забыли.

Однако это была лишь видимая забывчивость. Потому что даже в самое смутное время при самом бесхозном руководстве, есть люди, которые хорошо осведомлены о стоимости земли в Арбатском переулке.

В середине декабря в тихий дворик въехал не слишком большой, но очень солидный, очевидно, антикварный автомобиль. На похожих моделях разъезжали в военных фильмах высокие чины Третьего рейха. Из автомобиля вышли четверо мужчин и направились к ветхому забору. Хорошенько разглядеть прибывших секретарше Пальцева, печатающей слепым методом на компьютере, не удалось. Удивило, правда, что один, по походке явный старик, был одет, как католический пастор — в узкое черное пальто и котелок с круглым верхом. Под локти его поддерживали двое — высокий и низкий, по виду типичные рыночные барыги злополучной кавказской национальности. Впереди быстро семенил кривыми ногами то ли подросток, то ли лилипут-переросток, чрезвычайно энергичный и нарядный. Несмотря на мороз, кривоногий был одет в ярко-алый клубник с золотыми пуговицами и лаковые туфли, блестевшие в снежно-грязевой каше. Он со знанием дела распахнул косую дверцу в заборе, пропуская компанию во двор. Затем дверь захлопнулась, взвизгнув ржавыми петлями. Больше ничего заинтригованной Леночке, застрявшей на слове «ходатайствовать», разглядеть не удалось.

Вскоре повалил густой снег, двор окунулся в лиловые, летучей мглой забеленные сумерки, наступил вечер. Всеми окнами светилась шестнадцатиэтажная башня, поднимаясь, как флагман, над крышами низкорослых особняков, и казалось, что неслась она вперед, разрезая застекленными лоджиями волны метели. Окна «Музы» погасли, Леночка отбыла на премьеру в театр Сатиры и не кому было обратить внимание на дымок, потянувшийся из трубы ожившего флигелька.

Вела труба к находящемуся в большой комнате камину — огромному, обложенному темно-вишневым в белых прожилках мрамором. Обстановка же комнаты, восстановившей свой первоначальный архитектурный облик, навевала мысли о потерпевшем бедствие крупном антикварном магазине, когда вещи из всех торговых помещений свалены в один зал. Здесь преобладали предметы обстановки, соответствовавшие придворному версальскому стилю, но давало о себе знать и беспорядочное пристрастие хозяев к восточным изыскам. Пунцовые шторы, затканные золотыми королевскими лилиями и задрапированные с величайшим шиком могли бы украсить приемную любого Людовика, не зависимо от нумерации. Подстать им были каминные часы, вазы, статуэтки. Мягкие ковры застилали мозаичный паркетный пол с арабской пышностью. Обивка массивных кресел с двуглавыми орлами на спинках навевала какие-то самодержавные настроения. О турецких гаремах напоминали низкие, закиданные подушками авторской работы Версаче диваны с пристроенными возле них столиками из резной слоновой кости и ароматного сандала. Особенно обращал на себя внимание кальян, используемый по назначению одним из присутствующих, а именно тем самым стариком, которого видела Леночка.

В шелковом, бухарского рисунка халате, господин этот уже не был похож на пастора, да и на старика тоже. С сибаритской расслабленностью он возлежал на диване, покусывая длинный мундштук. На узком лице с тонким горбатым носом играли отсветы огня, ноздри трепетали, выпуская пряный сиреневый дым.

После встречи с компаньонами в Доме на набережной, Роланд покинул Москву, а по возвращению был увлечен свитой в специально подготовленные апартаменты. Троица старательно готовила шефу сюрприз и ревностно следила за его реакцией.

— Ну как вам обстановочка, экселенц? — нарушил молчание один из представителей кавказской национальности. Конечно, у него имелись тонкие усики под крупным носом и аккуратная бородка клинышком, но кавказцем Шарля де Боннара назвать было трудно. К тому же, сбросив униформу людей рыночной элиты — черную кожаную куртку и лохматую шапку, он оказался одетым с излишней для домашней обстановки элегантностью. Лиловый, серебром отливающий пиджак, мудреный ворот белой сорочки и бант под этим воротом, прихваченный аметистовой брошью, годились бы в салоне галантного века или на современной эстраде. Не говоря уже о пенсне с шелковым шнурком, чрезвычайно претенциозном, намекающем то ли на комизм, то ли на чрезвычайную значительность того, что называют внутренним содержанием индивидуума.

— Витиевато. И что за кошмар на стене?

— Художники Комар и Меламид. Полотно под названием «Явление Христа народному хозяйству». Аллегория. — Отрапортовал рыжий коротышка, занятый огнем в камине. — Мне понравилось.

— Чушь. Никакого народного хозяйства нет и не было, а следовательно никто никому не являлся. И вообще, мне кажется, что ваши шутки частенько выходят за рамки.

— Мы полагали, это смешно, — пожал плечами Шарль.

— Извольте заменить. Возьмите что-нибудь простенькое из Третьяковки.

— Извиняюсь, конечно, но в прежний визит вы были менее придирчивы, экселенц. — Заметил Амарелло. — Ближе к народу.

— Уверяю, даже господин Ульянов в нынешней ситуации не спал бы на спартанской железной коечке. Бедность правящей олигархии в демократическом государстве — это моветон. Надо соблюдать стандарты, — отложив трубку кальяна, Роланд осмотрелся. Его пожелание было выполнено: исчезли кресла с орлами, живописное полотно с участием Христа заменила приятная картина «Иван Грозный убивает своего сына», резко сократилось количество декоративного антиквариата.

— Лучше. Но все же несколько претенциозно, — сказал он.

— Вот уж зря! — обиделся Шарль. — Здесь не осталось ничего случайного, только проверенные историей вещи. Позвольте, камин доставлен из дворца Дожей, ковры взаимствованы из сказок 1001 ночи, мелочевка версальская, картины и предметы интерьера — из лучших музеев мира. Копии использованы лишь в тех случаях, когда оригинал не соответствовал габаритам помещения. Допустим, Микельанджело, Роден…

— Вообще, довольно уютно, — Роланд поднялся, разминая колени, проворчал: — Подагра, — шагнул к стене, обитой вишневым шелковым штофом. Пригляделся.

— Здесь, да, именно здесь.

Тотчас же отвалился и рухнул на паркет хрустальный кинкет, штоф выбелился, словно освещенный сзади мошной лампой, стал похож на экран телевизора с пульсирующим голубоватым фоном. На нем появились крупные буквы, будто выводимые торопливой кистью, обмокнутой в кровь: «НЕНАВИСТЬ МОЯ ОБЯЗАННОСТЬ. МЩЕНИЕ — МОЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ». От букв побежали вниз, оставляя потеки, тяжелые капли.

— Это следует помнить всем, чтобы не увлекаться и не переусердствовать. И зеркало, пожалуй, сюда. Здесь должно стоять мое зеркало.

Тут же явился двухметрового роста овал из мутного стекла, оправленного черным деревом и удобно расположился против дивана, подобно телевизору в обычном жилище.

— Теперь совсем хорошо, — опустившись на диван, Роланд обложился версачевскими подушками. — Что там на кухне?

— Жарится, — отозвался Амарелло, разбивающий у камина ребром ладони толстые сосновые чурки. — У меня только две руки.

— Тогда приступим к делу. Кажется, Батон подготовил доклад о внутреннем положении страны. Я готов выслушать.

В комнате зазвучала увертюра к опере «Риголетто». Под ее горестные всхлипы, переваливаясь подобно оперному горбуну, появился уже известный отдельным москвичам юноша с комплекцией музыкального вундеркинда — его цветущая полнота как бы стекала от узких плечей к пышным бедрам и ляжкам. Юноша поставил канделябры с алыми свечами, которые зажглись сами по себе, и водрузил на сандаловый столик потрепанный чемодан устаревшего фасона. Из чемодана посыпались на ковер разномастные фотографии. В основном пожелтевшие, черно-белые, с изломанными уголками и следами от клея.

— Можно начинать, экселенц? Спасибо. Извольте ознакомиться с фотодокументами. Здесь родственнички и друзья покойного. Я имею в виду последнего хозяина этих владений Евстарха Полиектовича Сучары, прямым наследником которого по всем имеющимся документам вы, экселенц, являетесь, — доложил расторопный «вундеркинд».

— Имя, кличка? — осведомился Роланд, окинув быстрым взглядом хмурую личность, отображенную в фас и в профиль на бланке с тюремными пометками.

— Фамилия. Дали в узилище, где и родился. Доносил, стучал, фискалил Евстарх. Так что фамилию свою оправдал. Но это уже в советском учреждении, служащим коего являлся. А занимали они с супругой угловую комнатку в первом этаже. Сырая комнатенка, гнилая. И, представьте, экселенц, жуткая судьба! Сучара — побочный сын печально известного всем нам Михаила Александровича Берлиоза, председателя правления МАССОЛИТа. К тому же — предок триллериста Глыбанина, оказавший большое влияние на его творчество.

— Берлиоз — тот самый литератор, что потерял голову прекрасным майским вечером на Патриарших прудах почти семьдесят лет назад. А Глыбанин, автор Ссученианы, лишился всего лишь квартиры в нынешем январе. Находится под следствием за перевоз наркотиков,- пояснил Шарль, тоже взявшийся разбирать какие-то бумаги и журналы.

— Что творится с Амарелло? Когда я был в кухне, там уже жарился целый барашек. А стол до сих пор пуст. Если бы мы так воевали! — вздохнул Шарль. — С позволения Батона я проиллюстрирую его доклад анализом прессы. Здесь много интересного. Как раз к столу: «Кочегара бросили в топку», «Утопила дочку в ведре», «Бабушку выбросили на помойку». Или, вот еще нечто совершенно кулинарное: «Нашинковали коллегу», «Малыш сварился в кипятке», «Трупы поджарились в мангале». О происшествиях этих регулярно сообщает россиянам замечательная газета «Московский комсомолец». Очаровательные на мой взгляд истории.

Батон подхватил листы:

— Ну зачем ехидничать? Не все так плохо. Вот, к примеру, статья: «Утонул, спасая кота». Благороднейшая, героическая тема.

— По-моему, на этот раз здесь разгуляться не придется. Граждане справились без нашей помощи, — Шарль, отбросив пенсне, углубился в газеты. — Какая изобретательность, свобода мысли! Групповое изнасилование старушки! — Он достал из нагрудного кармана спадавший фалдами шелковый платок и шумно высморкался.

Словно по команде этого звука в комнате в сопровождении дыма и чада зажаренного на огне мяса появился Амарелло. Он явно не относился к любителям обновок, а потому донашивал известный по участию в шоу «Сад страсти» костюм.

— Запарился я совсем, — «американец» водрузил в центр стола царское блюдо, на котором возвышалась гора поджаренного мяса и с чувством удовлетворения от проделанной работы цыкнул зубом. Тяжелый овальный стол, покрытый темной церковной парчой, сервировался сам по себе, с участием запыленных бутылок старого вина, золотой посуды, наполненной исключительно горькой и вредной снедью: полынными травами, кривыми узкими темно-зелеными перцами, от которых захватывает дух у лихих кавказских джигитов, темным соусом, похожим на деготь или мазь Вишневского. Все вместе, однако, выглядело и пахло так, что, вероятно, у людей в цековской башне началось необъяснимое спонтанное слюноотделение.

— Теперь можно и отобедать, — передернув плечами Роланд сменил халат на скромное черное облачение модели «Мхатма Ганди» и возглавил застолье. Если бы постороннему наблюдателю удалось увидеть метаморфозы, происходящие с внешностью господина, назвавшегося москвичам Деймоносом Мефистовичем, то он наверняка растерялся бы. Смена возрастных состояний проходила по ней волнами, подобно тому, как меняется мимика актера, читающего сцены из «Мертвых душ». И отражали эти внешние метаморфозы перемены настроения. Шарль и Батон буквально под руки приволокли в особняк немощного старика, бранящего подагру, московскую зиму и бесконечные переезды. Потом, отогревшись у камина, Роланд помолодел на полвека и обрел сдержанную зрелость к обеду, порадовав подчиненных. Именно сорокалетнее состояние было для него наиболее продуктивным.

— Есть тост, — объявил Батон, простецки шмыгнув вздернутым, усыпанным веснушками носом. — За новоселье. И в сущности, — за возвращение!

Выпили густое, почти черное вино, сумрачно просвечивающее гранатом.

— Рад снова работать с вами, друзья. Благодарю за поддержку, — низко и сдержанно пророкотал Роланд.

— По первому свисту! — уточнил Амарелло, ловко орудуя клыком над очисткой от мяса бараньего ребрышка.

— Начну с замечаний, — продолжил Роланд вполне лояльным тоном. Приятно, что большинство из вас постаралось соответствовать ситуации. Но, увы, костюмы подобраны не достаточно удачно. Амарелло излишне консервативен в одежде, а Шарль и Батон сильно смахивают на цирковых клоунов.

— Ну, нет! — деланно обиделся Шарль, именно к этому эффекту стремившийся. — Я был представлен в высоких кругах. Впечатление произвел приятное и значительное. И потом… мне в конце концов нравятся эти костюмы. — Он поправил бант на груди. — Коллекция Гальяно. Здесь все так ходят.

— Допустим. Я не придираюсь к пустякам, тем более в стране, помешанной на терпимости и плюрализме. Кепка Ленина или шапка Мономаха на голове — это ныне заботит лишь юмористов. Что понятно: людям живется непросто. Им не до тонкостей. Но мне кажется, что в компании четырех джентльменов вполне могут оказаться два брюнета, но два рыжих коротышки с кривыми ногами, — извините, друзья, перебор.

Батон и Амарелло переглянулись.

— Я специально изменил масть. Рыжий подросток это так демократично. К тому же у меня нет клыка… — протараторил он, поглядывая на шефа. Роланд смотрел строго, и Батон живо согласился.

— Незамедлительно внесу коррективы в эту симпатичную внешность, — он надул щеки, и вначале они, а затем и все лицо покрылось рыжей легкой шерстью. Шерсть уплотнялась, образуя круглые баки, сквозь нее прорезались и вымахали чуть ни в полуметровую длину белые надбровья и усы. На кошачьей мордочке сверкнули круглые оранжевые глаза. За столом восседал огромный курносый кот средней пушистости и сдержанно-палевой масти.

— Благодарю. Это лучше. Я имею в виду желание Батона работать в связке с менее инициативным коллегой… Ладно, друзья. Уверен, что в конкретной ситуации вы проявите максимум изобретательности и сдержанности. Не забудьте об оставленных здесь в прошлый визит пожарах. И вообще — предыдущая вылазка вызвала много шума.

— Экселенц, позвольте заметить, — наши шутки были невиннейшими, почти младенческими забавами. Ну посудите сами — на балу, а не на улице, не в подъезде, не в госучреждении, в конце концов, был застрелен один лишь барон Майгель. Заслуженное наказание постигло стукача и доносчика. Берлиоза же под трамвай, как вы помните, никто не толкал. Мы даже своевременно предостерегали его, — заметил Шарль. — А с администрацией варьете, с домоуправом, буфетчиком и прочей мелкокрылой сволочью обращение были скорее ласкающими. Возможно, слегка фривольными. Но педагогически верным. Ох, скажите, что за драма — дамы по улицам бегают в подштанниках! Ох, деньги, обращаются в бумагу! — Шарль грациозно всплеснул руками, взаимствовав этот жест, по всей видимости, у Вертинского.

— Подозреваю, что своими шалостями мы не только угадали тенденцию, но и определили перспективу, — опечалился Роланд до поседения в висках и опустил веки. Посуда исчезла со стола, по церковной парче рассыпались глянцевые цветные фото. — В подштанниках и без оных теперь являются перед миллионной публикой самые известные и популярные тут дамы. А деньги деньги и в самом деле превратились в бумагу.

— Никаких запретов, экселенц! Ни капельки целомудрия, страха! Я растерялся, ознакомившись с обстановкой, — Батон покраснел сквозь шерсть. Стыдно, но я измучен, подавлен… Не представляю, чем можно поразить воображение людей, которые ежедневно у себя дома на экранах светящихся ящиков созерцают ад! Причем, в самом глумливейшем, непристойном изображении.

— И страшном, — прохрипел, продолжая обгладывать припрятанный масол, Амарелло, — с ножами и пистолетами здесь управляются не хуже, чем я. Убийство заказывают, как «нарзан» в номер, и стоит оно меньше, чем дамский меховой жакет.

— Демоны насилия, корысти завладели страной. Гнусарии заполонили народные массы, — с непривычной тоской в шальных глазах и суровыми интонациями телеобозревателя новостей объявил Шарль.

— У них идет постоянна борьба за перевыполнение плана. Количественные показатели растут, но страдает качество. И результаты в общем-то остаются на прежнем уровне, — пожал плечами Роланд. — Ах, это вечная тема, причины которой кроются в неразрешимых противоречиях двух систем — нашей и гнусариевской. Да, мы работаем в связке, но разными методами и, увы, что бы не утверждали наши идеологи, стремимся к разным целям.

— Они делают ставку на вытеснение — стремятся полностью ликвидировать человеческое в человеке, — с видом отличника отрапортовал кот. — Мы нацелены на уничтожение нечеловеков в людском обществе. То есть, как в результате получается, этих самых Гнусариев. Вот и противоречие: они стремятся к огнусариванию человечества. Мы — к его совершенствованию. И таким образом… — Кот задумался и завершил размышления, выпучив от изумления оранжевые глаза: -Таким образом, как не крути, мы вроде бы сближаемся с Божественным департаментом…Ну, местами, в отдельных целевых установках.

— Оставим философию и перейдем к практике, — остановил Батона Роланд. — Шарль начал говорить. Извольте дослушать.

— Я напоминаю об изменениях в здешних нравах, — смиренно продолжил Шарль. — Помнится, пол века назад, будучи в Москве, мы наказали администратора варьете Варенуху за то, что он грубил и врал по телефону… Сейчас его бы объявили святым.

— Не надо идеализировать тридцатые годы, — категорически пресек прения Роланд. — Мы лишь скорректировали миф, отшлифовали иллюзию. Чтобы дамы не увлекались заграничными вещами, граждане не хранили в туалетных бачках валюту, не сплетничали, не наушничали, не доносили. Чтобы писатели не продавались, чтобы был погребен страх, порождающий предательскую ложь. Чтобы сгинули приспособленцы, подпевающие вампирам в правительственных креслах, а настоящие рукописи не горели…

— Верно, экселенц, мы очень старались, — всхлипнул Батон.

— Ты, культпросветовец, жег МОССОЛИТ, а подвалы Лубянки забыл? А тюрьмы, лагеря, гибнущие от голода крестьяне? А миллионы замученных и убиенных за фасадом пышного мифа? Понимаю — сие не входило в наши компетенции. Мы не можем объявлять прямой бой Гнусариям, — швырнув фотографии в камин, Роланд расположился на диване, устраивая на подушках занывшие стариковские ноги. — Вскоре разразилась страшнейшая война, которой могло и не быть… Люди посылали людей в мясорубку, власть предала свой народ — Гнусарии торжествовали!…Но во всех этих безобразиях винят наш департамент! Извечная, мрачная, обидная ошибка. Санитаров общественной гигиены превращают в монстров! О, как ноют мои бедные кости… — Мрачнел и дряхлел на глазах Роланд. Залысины обозначились на высоком лбу, плечи опустились, лицо покрыли глубокие морщины.

— И сейчас, сейчас, экселенц! — вновь схватился за газеты Шарль. Войны, беженцы, голодающие, бездомные… Горе и кровь, горе и кровь… Ад, над которым смеются… Неужели все это — заслуга Гнусариев? Не верю! Кто же виновник, кто?

— Инфляция, — охотно, словно отличник на уроке, откликнулся Батон. — А также мафия и коррупция. Я учил.

— Позвольте! — Шарль тряхнул старомодными бухгалтерскими счетами. Костяшки щелкнули с сухим кастаньетным звуком. — Я подвел баланс. Сравнил показатели «тогда» и «сейчас». Сумма несчастий и бедствий не изменилась. Были, конечно, и светлые периоды, именуемые хрущевской «оттепелью» и брежневским «застоем». Разумеется, имел место «железный занавес», отсутствовала, вообразите, какая-либо свободы слова, собраний, печати, по тюрьмам и психушкам сидели спрятанные с глаз долой инакомыслящие… И при всем этом — покой! Недели культуры союзных республик во Дворце съездов, олимпиады, фестивали, всенародные праздники! Никакой смены правительства, никаких гражданских войн. Все волнения от распределения праздничных продуктовых заказов и премьер на Таганке. А самиздат, а андерграунд красиво люди жили! Духовно. С фигой в кармане.

— Неустойчивое, искусственное, мощным аппаратом удерживаемое равновесие. Застой, — пояснил Батон.

— Вы хорошо подготовились, друзья. Мне не о чем беспокоиться. Но лица… — Роланд ткнул пальцем, украшенным массивным перстнем, в журнальную фотографию. — Что тут за лица?..

— Волшебная женщина! — Шарль глянул на изображение облезлой блондинки с принципиально альтернативным приличному макияжем. — Любимая массами, между прочим, певица. Оттягивает, расслабляет. А эта пожилая дама переодетый мужчина. Никого, кстати, не убивал. И даже не грабил. Поет и танцует в перьях и сетчатых чулках на всероссийском экране. Высокохудожественное зрелище. М-м-м! — Шарль чмокнул фото. — Входит в состав «прогрессистов».

— С «прогрессистами» полный порядок! Как мы с Зеллой приложили Барнаульского? — не выдержал Амарелло. — Сумасшедший успех!

— Они с Зеллой! Да они развлекались, а мы тут работали, — Батон с нескрываемым удовольствием оглядел интерьер.

— Полагаю, мне не избежать обсуждения последних событий, — тяжело вздохнув, Роланд, сурово посмотрел на свою свиту и неожиданно улыбнулся. Поздравляю. Встречу пятого января с компаньонами провели на достойном уровне. Место было подготовлено удачно. Вот только… Не вернуться ли нам в Дом? Мне приглянулась квартира. И вид из окна интересный. Интересный, черт побери, вид!

— Зачем же так мучатся, экселенц! — завопили все в один голос. — Вам необходим покой и комфорт. Мы так старались….

— Особнячок уютный, обставлен не дурно — мечта провинциального гимназиста, — одобрил Роланд. — Я никого не хочу обидеть! Спокойно, друзья мои, мы только начинаем. Не стоит терять кураж в пустых перебранках.

— Куража до фига! — хохотнул Амарелло, упорно возвращаясь к интересующей его теме. — Шоу я провел вполне толерантно. Полнейший консенсус! Поют до сих пор!

— Главное, что наших потенциальных партнеров оно убедило. Задача выполнена. Действовали же вы по старинке, без фантазии. Амарелло надо многому научиться, хотя бы у того же господина Митрофаненко. Какой артистизм! Что за юмор! Вести развлекательную программу на ТВ — это тебе не головы рубить. И объясни, по какому принципу вы с Зеллой подняли на сцену этих людей? Крупных злоупотреблений за ними не числится, да и свежесть — не первой категории.

— Они противные, — пожал плечами Амарелло. — Чего с ними валандаться? Пусть другим неповадно будет.

— На Госдуму столько зеленых потрачено. Перерасход. Нас не поймут, Роланд посмотрел на Шарля, ответственного за эту операцию.

— Затасканный трюк — «пустить деньги на ветер»! Так бы оно и выглядело, экселенц, в любом земном департаменте. Списали бы по статье расхода на соцобеспечение дюжину миллионов. И поди докажи, что там почти все баксы фальшивые. Депутаты ухваченные деньги в благотворительность вложить обещали. У тех, кто вложит, будут настоящие. Не беспокойтесь, экселенц, в тысячи 2-3 уложимся.

— А у остальных опять резаная бумага?

— Зачем? Нормальные зеленые сотенные, а сверху штемпель несмываемый: не воруй! Прямо по американскому фейсу. Пригодятся еще, экселенц…

— Позвольте выразить опасение относительно дальнейшей работы… Дело в том, что без нас тут хорошо потрудились. Я не говорю об отрезанных головах и миллионах самых душегубительных преступлений,
— кот поднялся, держа в вытянутой лапе фотографии и сделал скорбную паузу. — Самое страшное смерть идеала. Его нет, извините, экселенц. А в таком случае мщение и возмездие — пустой звук. Нам не за что зацепиться, не во что метить. Остался лишь кошачий, то есть животный страх за свою шкуру. Я лично их понимаю. — Батон стряхнул пылинки с кончика пушистого рыжеватого хвоста.

— Значит, пальнем страхом. Ха! Пожарчики-то, взрывы, чума, холера здесь все еще кого-то колышут. Да плюс эти — инфляция, СПИД, — Амарелло, откинувшись в кресле, воспользовался зубочисткой — куриной лапкой. — А что, если и в самом деле воздействовать СПИДом? А их главарей потопить в дерьме.

— Мне нравится предложение Амарелло, — мечтательно кивнул Шарль. Вообразите, во дворце, где без устали заседают знаменитейшие своей вдумчивостью люди… Они и называют себя Государственной Думой. Так вот, во дворце, где думают избранники народа, прорываются, допустим, трубы канализации и зловонные массы затопляют зал, как воды океана знаменитый «Титаник»… Трагедия! Всенародная трагедия! Государство в пожизненном трауре! Народ безмолвствует!

— Горе способно сплотить массы. Гибель передового мыслящего отряда заставила бы народ задуматься! — просиял Батон, вдохновленный обрисованной перспективой.

— Какое горе!? Мы бы осуществили заветную мечту большинства граждан и помогли грабителям-финансистам. Госбюджет не резиновый. Увы, ваш план утопичен, — нахмурился Роланд. — Я лично предполагаю проверить в действии иное средство. Извечное, не теряющее своей силы ни при каких обстоятельствах… — Он оглядел притихшую компанию и усмехнулся. — Любовь, господа, человеческую любовь!

Кот зашипел, его мордочка брезгливо сморщилась, на верхней губе встали дыбом жесткие, как конский волос, усы.

— Вам представили фотоматериалы, экселенц, проанализировали прессу. Кто кого здесь любит? «Сварили, повесили, разрезали на куски, взорвали, ограбили, просверлили дрелью». Раньше любовь выглядела по-другому. Возможно, я излишне старомоден.

— Вы явно драматизируете ситуацию, друзья. Блудницы, гомосексуалисты, развратницы…- прискорбно, но далеко не ново и не принципиально. Принципиально важным остается взаимное притяжение Мужчины и Женщины. Они упорно ищут и находят свою половину в описанном вами мерзейшем хаосе, размножаются, растят детей! Они способны пожертвовать жизнью друг для друга. А эта нежность, эта преданность, этот жар!…- легко поднявшись, Роланд приблизился к мраморной копии роденовского «Поцелуя», пробежал кончиками длинных пальцев по изгибам сплетенных тел, чему-то улыбаясь. Потом произнес своим стереофоническим баритоном, доносящимся сразу со всех сторон: — Я говорю о настоящей, верной и вечной любви.

Свита притихла в некотором замешательстве.

— А, вы вот о чем, экселенц! — наконец догадался кот. — Факты есть! Некоторые здешние мужчины выучились стирать белье и убирать дом. Иногда они даже умеют вязать и зарабатывать деньги. Есть такие, кто не стесняются писать стихи и воспитывать своих детей!

— Вот! — назидательно поднял палец помолодевший Роланд. — На это следует обратить пристальное внимание. Поразмышляйте хорошенько над моими словами, друзья… — Задумчиво постояв у скульптуры, он направился к двери. — Засиделись.

Тут же вскочила и встала навытяжку вся свита, подчеркивая торжественность момента.

— Напоминаю разгулявшимся весельчакам — мы явились по делу. Будем действовать, исходя из обстоятельств. Мне необходимо изучить ситуацию и познакомиться с главными действующими лицами.

— Неплохо бы укрепить ряды, экселенц, — оживился Амарелло. — Я Зеллу в шоу на время задействовал. Вроде, на почасовую работу. Пора возвращать даму. Не могу я один по хозяйству. Замотался.

— Подумаем… И с остальными разберемся. Шарль хорошо поработал в творческой среде, отобрал лучших — есть с кем скрестить оружие.

— Прелюбопытнейшая компания подобралась, вот увидите, экселенц, расцвел де Боннар. — Вам понравится. Так и тянет сделать гадость. На новогодние торжества мы приглашены в клуб «Муза». Состоится открытие ресторана, банкет! Чрезвычайно представительное мероприятие. Будут все.

— О нет, дорогой, уволь. Тебе я поручаю представлять нашу фирму. А любопытные ограничатся просмотром прямой трансляции. Ничего особо интересного там не случится.

— Это как сказать, экселенц, — моргнул, уронив пенсне, Шарль.

— Утро, господа, петухи. Я бы осмотрел спальню. Нельзя не признать, что в смысле комфорта мы устроились на сей раз значительно лучше. Надеюсь, мне не придется отправляться в Баден-Баден, чтобы принять ванну?

— Ванная в порядке, экселенц. Евроремонт называется, — доложил кот. На что мне вода ни к лицу, и то принял. На себе испытал. Форсунки так и клокочут, всю шерсть на боках колтунами сваляло.

— Вот уже и первые мученики появились… — сонно кивнул Роланд на прощанье. — С добрым утром, друзья мои.

Утром ветки деревьев трещали и ломались под снежными тюфяками, двигалась по переулку, работая загребущими руками, уборочная машина, отъезжали к Москве-реке груженные снегом самосвалы. По случаю субботы в «Музе» царила тишина и некому было взглянуть на флигелек. То ли снегом облепило стены, то ли свет падал так чудно, но казалось, что штукатурка нежного абрикосового цвета безукоризненно покрыла доски, а в окнах появились рамы с бронзовыми зеркальными стеклами. Страшные травмы в разрушенной крыше затянуло шоколадной новенькой черепицей. А из трубы поднимался серебристый уютный дымок…

Прогуливающий по утру в переулке двух гладких, рвущих поводки ротвейлеров господин из местных, тоже, кстати, весьма низкорослый и кривоногий, но не рыжий, заинтересовался возней за забором завалящего флигелька. Он прильнул к щели и не мог оторваться, хотя обе собаки, рыча и ероша по хребту шерсть, тянули хозяина прочь. Неудивительно. У подъезда развалюхи, чудесно преобразившейся в холеный особняк, на стремянке стоял жирный рыжий кот, едва ли не больше ротвейлера. В лапе он держал молоток, приколачивая золоченую табличку. Крупные гвозди с рубиновыми шляпками легко входили в стену, хотя грохота слышно не было, словно молоток ватный. Рядом стояли двое. Один в мундире с эполетами, по-видимому, швейцар, другой — с бантом под острой бородкой и в пенсне, — несомненно иностранец из «голубых». Оба обсуждали появившиеся на табличке, как на экране компьютера слова: «Филиал международного гуманитарного фонда защиты старины и исторического прогресса. Холдинговый центр MWM».

— Что за едреня-феня такая? — вопросил «голубой» на чистейшем русском.

— У них так принято. Если фонд — значит, воруют. Чем непонятней название, тем больше воруют.

— На фик нам такая захреначина? — резонно, тоже по-русски заметил швейцар.

— А к чему выделяться? У вас, господа, страсть выпендриться. Вот я не сибирский, не ангорский и, заметьте, даже не вислоухий британец. Короткошерстный, американский экзот… Так себе… скромняга.

— А рожа! — хмыкнул швейцар. — Щеки из-за спины видать, нос плюшкой розовый, шерсть какая-то желтая… Ну прямо — свинья в апельсинах!

— Будь по вашему, — согласился кот, пропустив грубость. И смахнул лапой «защиту старины и исторического прогресса».

Вы прочитали

Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 24

перейдите к следующей главе:

Хотите знать о новинках, размещенных на сайте Наш Булгаков? Подпишитесь на RSS-ленту и будьте в курсе обновлений!

Поддержите проект! Добавьте кнопку или ссылку c вашего сайта. Общаетесь на форуме? Добавьте ссылку или кнопку в подпись. Материал на этой странице. Заранее благодарим за поддержку!

Добавить закладку на страницу "Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 24"

Михаил Булгаков