Михаил Булгаков

Возвращение мастера и Маргариты. Часть 1. Глава 9

Глава 9

«…В Оперетте давали «Графа Люксембурга». К концу ноября изрядно приморозило, многие женщины были в мехах. Вернее, не женщины, а дамы, то есть, недорезанные нэпманши. Они располагались в передних рядах партера и ложах бенуар, сверкая из темноты бриллиантовыми искрами и стеклами перламутровых биноклей. Те же, кто назывались «гражданочками» и сидели на дешевых местах галерки, обшаривали жадными глазами разжиревших буржуек и наслаждались мыслями о скорой экспроприации. Звучало слово мудрено, но означало акцию простую и приятную: отнять и поделить поровну. При этом почему-то предполагалось, что обнищавшие нэпманши займут места у примусов в коммунальных кухнях, а женщины трудовые, сглатывающие голодную слюну у зеркальных дверей торгсинов, станут проживать под хрустальными люстрами, как вот этот самый поющий граф. Мебель, конечно, будет обита атласом и вся в золоченых завитушках, а уж мехов… Мехов полный шифоньер, хоть на собрание одевай, хоть в очередь за хлебом. Только какая такая очередь у богачей?

Богачам продукты на дом приносят или выдают в спецпайках, как товарищу Жостову.

Так идеологически невыдержанно и совершенно нехудожественно воспринимала спектакль Клавдия Сушко. Она сидела в четвертом ряду партера рядом с Серафимой Генриховной Жостовой и ее дочерью Варенькой. Варя время от времени переваливала с боку на бок свой огромный живот и держала за руку супруга — Льва Всеволодовича (имя-то какое — язык свихнешь). Несмотря на беременность двадцатилетняя женщина выглядела приятно: живо блестели из-под кудрявой блондинистой челки черные, любопытные глаза, вздымалась под темно-синим крепсатином набухшая грудь, а губы, чуть подкрашенные вишневой помадой в виде бантика, дулись капризно и мило. Варвара Николаевна, сама будущая примадонна, притащила всех в театр полюбоваться лучшей подругой, дебютировавшей на столичной сцене.

Роль, если говорить откровенно, оказалась совсем не видной. Выбежала Людочка раз в виде горничной, похохотала зычно и неестественно и вот уже второе действие даже в глубине сцены с веником не показывалась. Клавдия ждала подружку Вари только для того, чтобы похлопать, поскольку именно затем ее сюда и привели хозяева. Вообще горничная графа даже в исполнении будущей примадонны, интересовала ее меньше всего, хоть и являлась товарищем по профессии. Не зря россияне пролетарскую революцию провернули. Граф хоть и подмигивал смазливой прислуге, но, видать сразу, в театр ее с собой бы не взял. А вот Жостовы не погнушались не только пригласить на премьеру, но и посадить рядом с собой домработницу. Таким образом Клавдия Сильвестровна Сушко — бывшая крестьянка, бывшая фабричная работница, а нынче — помощница по хозяйству у большого начальника, сидела на дорогих местах плечом к плечу с мужчиной профессорского или министерского вида. Сосед этот явился на спектакль без дамы, чем сразу привлек благоухавшую хозяйскими духами Клаву. Это была крупная, мощная двадцатипятилетняя женщина в самом расцвете сил с деревенским румянцем, густо присыпанным светлой пудрой, и гранеными хрустальными бусами вокруг сильной короткой шеи. Она застреляла глазом влево на мужественный профиль «министра», поправляя быстрыми пальцами короткие завитые пряди и прикидывая, решиться ли тот в антракте заговорить с ней.

После окончания первого действия все устремились в буфет, где было и ситро и шампанское в серебряных ведерках, и бублики и бутерброды с осетриной, икрой. Очередь разделилась на две категории — за ситром под бубличек и за шампанским с икоркой. Но и там и тут говорили об одном. Будто показывали в цирке распиленную женщину и не сумели обратно соединить. Говорили преимущественно гражданочки и объясняли скептически настроенным мужчинам, что были уже в мае подобные случаи, провел в Варьете заезжий иностранец сеанс магии, после которого все деньги у зрителей превратились в бумагу, женщины же оказались совершенно обнаженными. А поскольку афериста так и не поймали, вполне возможно, что он опять объявился в Москве под новой фамилией и с самыми отвратительными намерениями.
Прочитать остальную часть записи »

Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1. Глава 8

Глава 8

Жарко топилась печь, Лапа спал на постеленном ему половичке, за столом, покрытом желтой в крупных розанах клеенкой душевно беседовали два согревшихся щами и черничной наливкой мужичка русофобской и русофильской внешности.

Пять лет назад, незадолго до исчезновения Горчакова, они так же сидели за покрытым клеенкой столом в соседней избе, обмывая приобретение Ласкера. По совету своей супруги Гали, особы крайне хозяйственной, тот приобрел за гроши одну их брошенных изб в Волдайской деревне. Притащил сюда и Максима, дабы прельстить рыбалкой и совместным семейным летним отдыхом. Галя сватала Максиму свою приятельницу. Но ни приятельница, ни рыбалка не увлекли закоренелого холостяка и урбаниста Горчакова. А вскоре он и вовсе покинул ВЧ, скрылся в Москве и расторг дружескую связь с Лионом.

— Купил все же халупу. Обустроился. До сих пор в себя не приду, Лион привычно шмыгнул носом и посмотрел на свет черничную наливку. — Ну что ж — со свиданьичком. — Чокнулись гранеными стаканами с соответствующим, забытым уже, звуковым эффектом.

— А ведь я ждал тебя, Ласик.

— Ты меня Ласиком не называй, отвык.

— Договорились — Лион Израилевич.

— Какой к шутам Израилевич. Перед тобой — Хуйлион. Бабка, у которой огород копал, насмотрелась мексиканских сериалов и никаких имен кроме Хулио не воспринимала. Так и звала. А уж потом мои дружки имя усовершенствовали Хуй-ли-он? На китайский манер. Но с вопросительным знаком… — Леон тяжко вздохнул. — Я ведь теперь совсем другой человек. Дитя свободы. Лицо без определенного места жительства.

— Круто взял… Это после твоих-то научных подвигов? Слышал я, ты в какое-то серьезное дело с генератором встрял.

— Давняя история. Полгода прошло. Я тогда от научных свершений и денег больших в монастырь подался.

— В монастырь?!

— Почудилось мне, что я со своими пытливыми мозгами ни в ту степь пру. Потянуло грехи замаливать. Завелась, знаешь ли, этакая занозливая боль в сердце. — Он пристально заглянул Максиму в зрачки, но не дождался ни поддержки, ни откровенных признаний. И в той же напевной обстоятельной манере случайного соседа по купе продолжил: — Месяц всего в обители и выдержал. В конце июня сбежал. Попробовал постичь внутридушевно иные горизонты… Встал среди поля, огляделся. Все вокруг мое! И никаких обязательств, никаких спонсоров, никаких запретов на размышления. Полная свобода деяний и воли… Н-да… По дворам ходил, бабулькам помогал — там покопал, там попилил, в избе брошенной перебился… С октября подался в бомжи — изменил так сказать общественный статус в корне. Или меня изменили… Эх знать бы, кто над нами эксперименты ставит! Вот бы в рожу плюнул! — бывший обитатель монастыря покосился на красный угол, но там не было ни иконы, ни гневного фосфорисцирующе-призрачного лика. И гром не грянул. А Максим лишь горестно вздохнул и пожал плечами:

— К самому наивысшему начальству я тоже доступа не имею. Адресок не знаю. Но тут вот на земле кое-кому, в самом деле вломить бы следовало. Только я ведь, как известно, не боец. Видишь вот — спрятался!

— А чего тебе. С такими деньжищами, как ты грабанул мог бы и получше апартамент найти. — Лион поднялся. — Топор давай, пойду свои хоромы вскрывать. Заночую, если потолок не рухнет.

— Брезгуешь у грабителя ночевать? А у меня колбаса полукопченая в подполе. И консервы. Сейчас прямо ужинать начну. Без всякой паузы. Мы, стяжатели, устраиваться умеем… Вот в Испании домишко имею, на Лазурном берегу и здесь вилла. Пса сегодня за двадцать штук купил. Шикую. — Он нахмурился. — Что ж, на твое доверие я рассчитывать не в праве.

— Сказал тоже… — Леон снял куртку, повесил на гвоздь и вернулся за стол. — Похоже, диагноз у нас с тобой, невзирая на коренную несхожесть менталитетов, все же общий — НЕСРЕЛ- неизлечимая несовместимость с окружающей реальностью.

Скромный гость отказался от любезно предложенного хозяином спального места — пружинного матраца, стоящего на чурках. Он устроился возле громоздкого шкафа на тюфяке, набитом соломой. Дом, состоящий из горницы и кухни, объединяла возвышающаяся в центре русская печь. От прежней жизни здесь остался двустворчатый шифоньер с выдернутыми ящиками, продавленный топчан и стол в кухне, сбитый самодельно лет сорок назад. На стенах между бревнами кое-где торчала затыкавшая щели пакля и висели ходики с гирей. Это была первая покупка Максима на новом месте. Кроме того, он серьезно обустроил хозяйство — починил крышу, крыльцо, забор поставил, восстановил и залепил замазкой стекла в маленьких оконцах.

— Я считал себя белоручкой, тонкокожим городским неженкой. — Закинув руки за голову, Максим смотрел в едва различимый во тьме потолок. За прикрытыми цветными шторами окнами шумел дождь и тоскливо подвывал ветер. Скребли о стекло ветки старых яблонь. От этого маленькое тепло в одиноком домике казалось особенно уютным, а человек, посапывающий рядом в темноте боевым другом. Щенок устроился в ногах, свернувшись на колючем шерстяном одеяле тугим клубком, так, что нос прикрывала задняя больная лапа. — А здесь — сплошные трудовые свершения.

— Мало ли что мы про себя думали… — отозвался Лион. — Онечка Ласкер — врожденный мозгляк, отвлеченный от всякой реальности. Не знал, как лопата выглядит. А уж что бы в чужом подъезде ночевать… В страшном сне увидеть не мог. И ничего — справился. — Он помолчал, ожидая вопроса, но Максим расспрашивать не стал.

— У меня такое впечатление, что сидим мы тут с тобой у черта на куличках и пьесу какую-то разыгрываем. Помесь Горького с Кафкой. Ходим все вокруг да около. Объясниться тянет, да вот не знаю, клянусь, не знаю, с чего начать, что бы правильно вышло… Доступно пониманию, — Максим вздохнул.

— Излагай по порядку, разберемся. Начни с того, голубь, что сбежал ты из лаборатории, не озадачив себя необходимостью поставить в известность друга и самого тесного соавтора гениального изобретения.

— Пойми, мне легче спрятаться, чем объяснять свою правду! Такой уж я урод. Одно только знал твердо «враки — мраки», а вот как без них выживать?

Видишь ли, у нас в семье с самого начала все как-то заковыристо шло. Моя бабка — Варвара Николаевна, или как ее все называли, — Варюша, разошлась с мужем еще до войны. Сына Мишеньку вырастила одна. И невесту ему сама нашла — дочку одной приятельницы. Леночка играла на скрипке, была светлая и воздушная, как принцесса из сказки. Но Михаилу Николаевичу, человеку серьезному, сделавшему к тому времени блестящую карьеру в ответственном ведомстве, фея эта понравилась. Родился я в положенный после заключения брака срок.

— В КГБ что ли папаша трудился? — пророкотало в темноте. Лион возился, устраивая теплое лежбище.

— Ну зачем. Михаил Львович Горчаков был архитектором, причем, довольно крупным.

— Архитектором человеческих душ?

— Нет. В прямом смысле. Бассейн «Москва», конечно, помнишь?

— Плавал, плавал. С друзьями. Даже с девушкой. Замечательное было место.

— Но отец-то считал по-другому! Когда мама ушла от него, отцу стукнуло сорок, а мне — шесть. Это уж я позже понял, что мой волевой, непреклонный отец был воплощением компромисса. Причем — мучительного. Бабушка Варюша называла его «сдельщик с совестью». Я думал, профессия такая — «сдельщик». Сделал, значит, построил.

Мама спешно вышла замуж за человека, в которого безумно влюбилась. Думаю, она переживала самую возвышенную пору влюбленности, когда утонула в холодной, быстрой карельской реке. Их байдарка перевернулась. Слышал, как бабушка рассказывала своей подруге, что Гриша совсем поседел от горя и подался в какую-то очень рискованную и дальнюю экспедицию.

А отец ушел жить к другой женщине, оставив меня с бабушкой. Варюша не признала новой семьи сына, да и его держала на расстоянии. И все же отец упорно приходил к нам по субботам, бабушка одевала меня и выводила в коридор, где он, не снимая верхней одежды, молчаливо сидел на табурете под вешалкой. Мы отправлялись гулять. Всегда в одном и том же направлении — к Каменному мосту и знаменитому дому на набережной. Я видел, как строился бассейн «Москва» — отец водил меня прямо на стройплощадку. Тогда я узнал, что на месте бассейна стоял Храм, сооруженный в честь героев войны 1812 года и взорванный большевиками. В десять лет я уже был крупным специалистом по этому сооружению и тому, что находилось окрест. В шестнадцать понял -Храм и Дом — нечто значительно большее, чем архитектурные сооружение, религиозного и жилищно-бытового назначения. Больше даже, чем символ эпохи, порождавшей утопистов-мечтателей, превращавших их в монстров и пожиравших их… Храм и Дом — это моя судьба.

В институте втихаря начал писать нечто вроде семейной саги. Потом много раз бросал и снова возвращался к ней… — Максим прислушался к мерному дыханию Ласика. — Не обижайся, Хуйлион, что я никогда не рассказывал тебе всего этого. Наверно боялся, что ты назовешь меня сопливым гуманитарием. Ведь ты считал меня поверхностным лириком, Ласик?

В ответ прозвучало лишь бурное, но вполне сонное посапывание. Хронический ринит Ласкера не излечили суровые жизненные испытания. Максим продолжил свой рассказ, адресуя его ночи:

— Потом я постарался вытеснить из башки все это наваждение и сосредоточиться только на нашей работе в «ящике». Но от судьбы не уйдешь. Мне позвонила жена отца: «Миша умирает». Примчавшись в Москву в августе восемьдесят седьмого, я застал отца на самом краю — тяжелый инсульт. Язык не слушается, а глаза…Эх, Ласик, видел я такие глаза. Мальчишкой на Ленгорах у того самого отстрелянного старого пса и еще у Фирса. Ты помнишь, старик, нашу удачную серию опытов. Собаки засыпали под воздействием внушения нашего аппарата, просто валились с ног, как от наркоза. И просыпались от мысленного приказа. Фирс был мудрый, но меня принял за старшего и доверился целиком, с собачей жертвенной преданностью. А я… Я приказывал ему ложиться у прибора и включал кнопку. В тот раз пес скулил, ерошил шерсть и никак не хотел подчиниться. Потом лег, положив свою седую голову на вытянутые лапы и долго смотрел на меня. Пес хотел перебороть аппарат или заставить меня отказаться от опыта — он внушал мне, что занимаюсь я плохим делом… Я оказался сильнее, усыпил. Но разбудить его уже не смог.

Отец не мог говорить, а глаза у него были точно такие, как у Фирса. С той же мольбой и смирением… Я понял то, что понял в финале своей жизни он: «Никем нельзя жертвовать даже во имя самых высоких идей. Уничтожить живое — разрушить себя. Убить человека — это убить весь мир». Он хотел, что бы это осознал его сын и помог осознать другим. Я словно прозрел: Стоп! Куда же ты ломишься, олух!? Запретная зона! Опасно для жизни… Ведь мы ж с тобой сами побаивались, Ласик. Старались отогнать прочь сомнения насчет того, кто и как будет использовать наш прибор… Старались не думать… Похоронив отца, я решил намертво, что не должен больше возвращаться к этому нашему «великому делу». Уговорил шефа отпустить меня, ссылаясь на болезнь бабушки, а тебя избегал. Боялся, что не сумею устоять перед твоим натиском… Потом устроился инженером в самое завалящее КБ и стал писать семейную сагу — исполнял то, что мысленно пообещал сделать отцу… Вот, Ласик, так я произошла моя капитуляция с передовых рубежей научного прогресса.

Максим прислушался к ритмичному сопению друга, подумал, что до утра теперь не уснет, перевернулся на бок, закрыл глаза и словно нырнул в другое измерение.

Через несколько минут покрякивая поднялся с тюфяка Ласкер. Выпил воды из ковша, подкинул дров в печь, набросил на плечи куртку, вернулся в комнату и присел к письменному столу. Опасливо поглядывая на спящего хозяина, включил настольную лампу, просмотрел стопку книг, обнаружил лежавшую под ними рукопись.

Сверху оказалась страница 111. Начиналась она странно: «В Оперетте давали «Графа Люксембурга». Подперев ладонью щеку, как делал в школе, Лион начал читать.

Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 8

перейдите к следующей главе:

• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 1
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 2
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 3
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 4
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 5
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 6
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 7
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 8
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 9
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 10
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 11
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 12
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 13
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 14
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 15
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 16
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 17
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 18
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 19
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 20
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 21
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 22
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 23
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 24
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 25
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 26
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 27
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 28
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 29
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 30
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 31
• Возвращение мастера и Маргариты — Часть 1 — Глава 32

Возвращение мастера и Маргариты. Часть 1. Глава 7

Глава 7

— Страусиная политика, — говорила бабушка избегавшему столкновений с суровой реальностью внуку. Но в тайне гордилась им.

Максим Горчаков представлял в социалистической реальности столь же уникальное явление, как редкоземельные элементы в земной коре. Вежливый до неправдоподобия, с белым воротничком и аккуратным косым пробором, он подносил старушкам сумки, со всеми здоровался, а придя из школы сразу же отправлялся мыть руки. В его дневнике были запечатлены высокие оценки и хвалебные замечания. Свободное от занятий время Максим проводил за книгами, которые не рвал, ни пачкал и своевременно сдавал в библиотеку. Правда, интересовала его не приличествующая мальчику приключенческая литература, а взрослые научные журналы, альманахи по физике и биологии, брошюры из серии «Знание». Кроме того, исключительно прилежный и вдумчивый Максим Горчаков не умел врать и даже не хотел учиться этому.

Воспитывала Максима бабушка, дама не теперешней породы и внук явно пошел в нее. Даже внешне мальчик напоминал фотографии из старых времен, каких-нибудь кадетов, гимназистов, птенцов разоренных дворянских гнезд. Черты узкого лица — упрямый лоб, тонкий нос с точным очерком ноздрей, изящно обрисованные губы — были вылеплены аккуратно, тщательно, словно над ними трудился очень ответственный к своей миссии мастер. Светло-русые прямые волосы лежали не так, как у других мальчишек, не торчали, не щетинились вихрами, а падали густой шелковистой волной, при взгляде на которую думалось о парусах бригантин, сочинении стихов при свече, каких-то гимназических балах и дуэльных подвигах.

Варвара Николаевна видела в лице внука чудесно возродившиеся черты своего мужа и тайно была убеждена, что растит необыкновенного мальчика.

Предполагалось, что из вдумчивого жалостливого отличника вырастет фанатичный зоолог, проводящий сутки у клеток с подопытными крысами или беременными черепахами, а на крайний случай — гуманитарий с природозащитным уклоном. Так оно, вероятно, и получилось бы, если б в седьмом классе не появился за партой Максима новый сосед — Лион Ласкер. По физическому статусу новичок мог сойти и за десятилетнего, но на контрольных по физике и математике, а это была очень серьезная школа, щелкал задачки за половину класса. Может поэтому вечно насморочного, узкоплечего Лиона, проходящего в школьных кругах под кличкой Ласик, зауважали самые продвинутые в спорте и внешкольных потасовках качки. Похож он был на изображение мальчика Пушкина, в старом журнале «Огонек», где потомок арапа Петра Великого вышел в рыжей цветовой гамме. Та же победная задиристость горела в его выпуклых глазах, и на челе угадывалась печать грядущих свершений.

Соседи по парте, оказавшиеся соседями по двору, подружились сразу и навсегда, в захлеб, с полным осознанием невозможности разлуки. Длинный, сутулящийся от застенчивости Максим и подвижный как обезьянка, коротышка Ласик составляли забавную пару. В десятом классе Лион принес Максу повесть под названием «Роковые яйца» и на следующий день поинтересовался:

— Теперь тебе ясно, что надо делать?

— Истреблять гадов, — отвечал Максим понявший историю о расплодившихся под влиянием фантастического красного луча хищных рептилиях как антисоветскую аллегорию.

— Верно, — терпеливо согласился Ласкер. — Истребим. Но вначале изобретем гиперболоид, влияющий на живые организмы. Смекаешь, Эйнштейн?- Он принял позу вдохновенного лицеиста, читающего стихи Державину, и объявил: Мы будем поступать в Физтех!
Прочитать остальную часть записи »

Возвращение мастера и Маргариты. Часть 1. Глава 6

Глава 6

Симпатичный городок Андреаполь! Если не смотреть на двухэтажную стекляшку универмага и кое-какие вывески, можно предположить, что два столетия прошли стороной. Правда, вросли в землю, скособочились, погнили домики с резными ставнями, на латаных крышах появились антенны и протянулись от столба к столбу провода. Но рябины, кривые улочки с лужами во всю ширь и непременной черно-пегой свиньей в самом болотище, с шумными, голенастыми гусями — все те же.

Середина ноября. Уже падал и таял мокрый снег, неделю заливали холодные тоскливо-беспрерывные дожди и вдруг — солнце! Поверилось в чудо вот начнется сразу весна, миновав долгую, смертельно-скучную, понапрасну заедающую и без того короткую человеческую жизнь зиму. Хмельное веселье согрело душу. Ну до чего же славный, приветливый городишко! Чудесный базар! Какие милые хозяюшки топчутся за банками квашеных огурцов, горками репы и свеклы, разложенными на черных дощатых прилавках! Хохотушки, стряпухи, калядухи-затейницы. Что за роскошь — черные кудри, смуглые лица, полные золота улыбки и руки, протягивающие ящички, где на черной ткани выложены увесистые «золотые» перстни, сережки, кулоны. Местный бизнес артели, производящей ювелирные изделия в стиле «цыганский барон» процветает в очевидном отсутствии спроса. Человек десять живописных горьковских типов часами сидят у ворот рынка, встречая каждого приезжего гвалтом и толкучкой с выставленными перед собой витринками.

Бог знает, каким нюхом определяют они заезжего гостя даже в таком неинтересном субъекте, как бродяга зековского вида. Прямо за городскими огородами тянутся заборы с колючей проволокой. Оттуда наезжают и начальство с семьями, и обслуга, а бывает — «выпускники». На бородаче, явившемся к рынку, куртка старая, замызганная, кирзачи в грязище — явно не из автомобиля вышел, но и на «выпускника» не похож — борода и волосы не для лагерной вши рощены.

— Остынь, парень! — отстранил бородатый бросившегося наперерез с витриной мужских перстней смугляка. — По понедельникам я золото не закупаю. Понедельник сегодня, приятель, и число тринадцатое. А у меня серьезное приобретение!- Он достал из кармана бумагу с паспортом, аккуратно сложил все в пакет и перепрятал за пазуху.

Который месяц наведывался сюда Максим Горчаков по поводу оформления собственности на строение в деревне Козлищи и уходил не солоно хлебавши. И, наконец — удача! В кармане документ, на дворе солнце, а на заборе трепещет исполненное компьютерным способом объявление: «Продам срочно «Фолксваген», 7 дней из Германии, цвет — мокрый асфальт. И корову молочную черно-белой масти. Четвертым отелом. Плюс сено».

«И то и другое надо! Пожалуй, без сена», — с азартом новоявленного собственника подумал Максим, направляясь к базарному изобилию.

— Дяденька, купите собаку. Кавказская сторожевая. Паспорт есть, прививки, какие надо, — в живот Максима уперся рюкзачок цвета хаки. Его держал пацан лет девяти, а в нутре рюкзака копошилось нечто теплое, мягкое, атласно-черное.

— Сторожить у меня пока нечего, вот дело какое, — он шагнул в сторону, опасаясь заглядывать на щенков.

— Ну посмотрите хотя бы… — канючил парень, вытягивая из рюкзачка сонное, пузатое, вислоухое существо. Глаза у существа были черные, глянцевые, беспредельно доверчивые.- Кавказские сторожевые.

У меня одна девочка и два мальчика. Отец медалист. Семьдесят сантиметров в холке.
Прочитать остальную часть записи »

Возвращение мастера и Маргариты. Часть 1. Глава 5

Глава 5

…Федул Степанович отложил листы, нахмурился. Прав Альберт — не спроста подсунул им камзольный господин сии вирши. Издалека решил подступиться, намеками — на страх давить, а может, на совесть…Вот уж напрасная игра, хлопотная. Федул задумчиво обошел апартаменты, заглянул в спальню с пышной, манящей плотскими усладами кроватью, изучил содержание холодильника, состоящее из богатого ассортимента фирменных бутылок, но ничего крепкого пить не стал. Открыл какое-то «Шато», посмотрел бокал на свет и решил, что пользоваться текущим мгновением жизнь его выучила. Не напрягать извилины глобальными проблемами и не обременять нутро нравственными терзаниями. А если и пригрелся внутри потрохов какой-нибудь Гнусик, озабоченный блокировкой чувствительных зон федуловой души, то ему за такие старания глубочайшая благодарность…

— За персонального Гнусария! — провозгласил Федул над бокалом «Шато», теша себя мыслью, что стал добычей крупного бесовского чина. Продегустировав напиток и отметив, что все французские заморочки с винами игра для простаков, духовное лицо продолжило чтение.

«…Прибывший в СССР бесовский десант укреплял свои позиции среди населения. Способы воздействия на объекты и обработки сознания достигли небывалой изощренности — приходилось работать с мыслящими слоями просвещенной интеллигенции и, что особенно увлекательно, с людьми талантливыми, наделенными Светлым даром.

Как подступиться к такому благодетелю человечества? Да самым прямым образом. Расклад-то простой: тому, кто предается мечтам бурно и целеустремленно, необходимо претворять их в жизнь. И способен такой доброхот ради своего дела отречься от многого: от чуткой совести, от сомнений щепетильного разума, от бессмертной души.

Ощущая мощь и силу дара, мечтатель воспаряет столь высоко, что говорит себе: «А ведь совсем не трудно быть Богом, сукин ты сын! Во всяком случае мне». При этом воспаривший в гордыне не осознает, что беседует не с собственным просветленным Великой идеей разумом, а с Гнусарием, засевшим глубоко и прочно.

Мелкий бес прицепился к Архитектору на поприще тонких чувств и любви к прекрасному еще в Италии, куда прибыл юноша из Одессы для освоения местной школы зодчества. Изнеженный был бесенок, глумливый и легкомысленный, взращенный под южным солнцем. Присоседился он к веселому одесситу, ходившему среди древних развалин с альбомами и карандашами и стал нашептывать гнусности, да так удачно совмещал их с собственными соображениями художника, что тот, рисуя храмы Божии, воспылал неукротимым вольномыслием и даже вступил в ряды Итальянской Компартии. Вернулся на родину в 1924, партийность не медля переменил на отечественную и бурно взялся за архитектурное обустройство нового социалистического общества. Да с каким неистовым жаром человеколюбия! Отправился юноша в дальнюю область, что бы выстроить там дома для шахтеров, и не какие-нибудь, а непременно с ванной, двусторонним проветриванием, обширным холлом и итальянскими окнами. Взгрустнул бесенок от такого поворота дел, пустился во все тяжкие, связался с шабашниками, рыскавшими по разгромленным церквушкам, подсоблял им в свободное от работы с Архитектором время. Но здесь вызвали его подопечного в столицу и стали поручать ответственные стройки. Очень быстро дело дошло до проектирования на берегу Москвы-реки небывалого по размаху архитектурной мысли жилищного комплекса. Вот здесь и разгулялся итальянский Гнус! Какие пошли знакомства, какие планы завертелись! Уже не он, а сам Архитектор, опираясь на заложенное Гнусом учение о торжестве коммунизма, приходил к замечательным, выдающимся по размаху нелепости идеям.

В то время, как на набережной кипела работа по возведению жилого комплекса, создатель его — Великий Архитектор — грезил над новым проектом. Энергичный человек тридцати девяти лет, опыта и образования недюжинного, знал способ преобразования творческого кипения не в гудок, не в трескучие фантасмагорические лозунги, которыми были богаты те годы, а в реальное дело. Его паровоз летел вперед к главному месту назначения — Коммуне. А сердцем коммунистического общества, его центральной Трибуной, алтарем мыслей и чаяний должен был стать Дворец Советов — самый монументальнейший из монументальных, самый значительный из значительных Памятников Великой Эпохи. Здесь каждое слово следует писать с большой буквы, а после каждой точки кричать «Ура!». Так оно и происходило, отчего шум вокруг Дворца стоял огромный.
Прочитать остальную часть записи »