Михаил Булгаков

Глава 8. Поединок между профессором и поэтом

Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то есть около половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному, проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна. Некоторое время он соображал, каким это образом он попал в неизвестную комнату с белыми стенами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за которой чувствовалось солнце.

Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что он находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание о гибели Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного потрясения. Выспавшись, Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал яснее. Полежав некоторое время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной кровати, Иван увидел кнопку звонка рядом с собою. По привычке трогать предметы без надобности, Иван нажал ее. Он ожидал какого-то звона или явления вслед за нажатием кнопки, но произошло совсем другое. В ногах Ивановой постели загорелся матовый цилиндр, на котором было написано: "Пить". Постояв некоторое время, цилиндр начал вращаться до тех пор, пока не выскочила надпись: "Няня". Само собою разумеется, что хитроумный цилиндр поразил Ивана. Надпись "Няня" сменилась надписью "Вызовите доктора".

− Гм… − молвил Иван, не зная, что делать с этим цилиндром дальше.

Но тут повезло случайно: Иван нажал кнопку второй раз на слове "Фельдшерица". Цилиндр тихо прозвенел в ответ, остановился, потух, и в комнату вошла полная симпатичная женщина в белом чистом халате и сказала Ивану:

− Доброе утро!

Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным. В самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да еще делают вид, что это так и нужно!

Женщина же тем временем, не теряя благодушного выражения лица, при помощи одного нажима кнопки, увела штору вверх, и в комнату через широкопетлистую и легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце.

За решеткой открылся балкон, за ним берег извивающейся реки и на другом ее берегу − веселый сосновый бор.

− Пожалуйте ванну брать, − пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась внутренняя стена, за которой оказалось ванное отделение и прекрасно оборудованная уборная.

Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:

− Ишь ты! Как в "Метрополе"!

− О нет, − с гордостью ответила женщина, − гораздо лучше. Такого оборудования нет нигде и за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать нашу клинику. У нас каждый день интуристы бывают.

При слове "интурист" Ивану тотчас же вспомнился вчерашний консультант.

Иван затуманился, поглядел исподлобья и сказал:

− Интуристы… До чего же вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что любо-дорого!

И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдержался, понимая, что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь она ему не может.

Вымытому Ивану Николаевичу тут же было выдано решительно все, что необходимо мужчине после ванны: выглаженная рубашка, кальсоны, носки. Но этого мало: отворив дверь шкафика, женщина указала внутрь его и спросила:

− Что желаете надеть − халатик или пижамку?

Прикрепленный к новому жилищу насильственно, Иван едва руками не всплеснул от развязности женщины и молча ткнул пальцем в пижаму из пунцовой байки.

После этого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решив относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, с иронией, тут же мысленно окрестил кабинет "фабрикой-кухней".

И было за что. Здесь стояли шкафы и стеклянные шкафики с блестящими никелированными инструментами. Были кресла необыкновенно сложного устройства, какие-то пузатые лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и газовые горелки, и электрические провода, и совершенно никому не известные приборы.

В кабинете за Ивана принялись трое − две женщины и один мужчина, все в белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок, за столик, с явною целью кое-что у него повыспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед ним было три пути. Чрезвычайно соблазнял первый: кинуться на эти лампы и замысловатые вещицы, и всех их к чертовой бабушке перебить и таким образом выразить свой протест за то, что он задержан зря. Но сегодняшний Иван уже значительно отличался от Ивана вчерашнего, и первый путь показался ему сомнительным:

чего доброго, они укоренятся в мысли, что он буйный сумасшедший. Поэтому первый путь Иван отринул. Был второй: немедленно начать повествование о консультанте и Понтии Пилате. Однако вчерашний опыт показал, что этому рассказу не верят или понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив избрать третий: замкнуться в гордом молчании.

Полностью этого осуществить не удалось и, волей-неволей, пришлось отвечать, хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.

И у Ивана выспросили решительно все насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда и как он болел скарлатиною, лет пятнадцать тому назад. Исписав за Иваном целую страницу, перевернули ее, и женщина в белом перешла к расспросам о родственниках Ивана. Началась какая-то канитель: кто умер, когда да отчего, не пил ли, не болел ли венерическими болезнями, и все в таком же роде. В заключение попросили рассказать о вчерашнем происшествии на Патриарших прудах, но очень не приставали, сообщению о Понтии Пилате не удивлялись.

Тут женщина уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него по-иному и ни о чем уже не расспрашивал. Он измерил температуру Иванова тела, посчитал пульс, посмотрел Ивану в глаза, светя в них какою-то лампой. Затем на помощь мужчине пришла другая женщина, и Ивана кололи, но не больно, чем-то в спину, рисовали у него ручкой молоточка какие-то знаки на коже груди, стучали молоточками по коленям, отчего ноги Ивана подпрыгивали, кололи палец и брали из него кровь, кололи в локтевом сгибе, надевали на руки какие-то резиновые браслеты…

Иван только горько усмехался про себя и размышлял о том, как все это глупо и странно получилось. Подумать только! Хотел предупредить всех об опасности, грозящей от неизвестного консультанта, собирался его изловить, а добился только того, что попал в какой-то таинственный кабинет затем, чтобы рассказывать всякую чушь про дядю Федора, пившего в Вологде запоем.

Нестерпимо глупо!

Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою комнату, где получил чашку кофе, два яйца в смятку и белый хлеб с маслом.

Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в этом учреждении и уж у этого главного добиться и внимания к себе, и справедливости.

И он дождался его, и очень скоро после своего завтрака. Неожиданно открылась дверь в комнату Ивана, и в нее вошло множество народа в белых халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому очень торжественным. "Как Понтий Пилат!" − подумалось Ивану.

Да, это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались стоять.

− Доктор Стравинский, − представился усевшийся Ивану и поглядел на него дружелюбно.

− Вот, Александр Николаевич, − негромко сказал кто-то в опрятной бородке и подал главному кругом исписанный Иванов лист.

"Целое дело сшили!" − подумал Иван. А главный привычными глазами пробежал лист, пробормотал: "Угу, угу…" И обменялся с окружающими несколькими фразами на малоизвестном языке.

"И по-латыни, как Пилат, говорит…" − печально подумал Иван. Тут одно слово заставило его вздрогнуть, и это было слово "шизофрения" − увы, уже вчера произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а сегодня повторенное здесь профессором Стравинским.

"И ведь это знал!" − тревожно подумал Иван.

Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем и радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это словами "Славно, славно…".

− Славно! − сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану: − Вы − поэт?

− Поэт, − мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его стихи показались почему-то неприятными.

Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского:

− Вы − профессор?

На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.

− И вы − здесь главный? − продолжал Иван.

Стравинский и на это поклонился.

− Мне с вами нужно поговорить, − многозначительно сказал Иван Николаевич.

− Я для этого и пришел, − отозвался Стравинский.

− Дело вот в чем, − начал Иван, чувствуя, что настал его час, − меня в сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!..

− О нет, мы выслушаем вас очень внимательно, − серьезно и успокоительно сказал Стравинский, − и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не позволим.

− Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который заранее знал о смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.

Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.

− Пилата? Пилат, это − который жил при Иисусе Христе? − щурясь на Ивана, спросил Стравинский.

− Тот самый.

− Ага, − сказал Стравинский, − а этот Берлиоз погиб под трамваем?

− Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших, причем этот самый загадочный гражданин…

− Знакомый Понтия Пилата? − спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.

− Именно он, − подтвердил Иван, изучая Стравинского, − так вот он сказал заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло… А он и поскользнулся как раз на этом месте! Как вам это понравится? − многозначительно осведомился Иван, надеясь произвести большой эффект своими словами.

Но эффекта не последовало, и Стравинский очень просто задал следующий вопрос:

− А кто же эта Аннушка?

Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.

− Аннушка здесь совершенно не важна, − проговорил он, нервничая, − черт ее знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А важно то, что он заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном масле! Вы меня понимаете?

− Отлично понимаю, − серьезно ответил Стравинский и, коснувшись колена поэта, добавил: − Не волнуйтесь и продолжайте.

− Продолжаю, − сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уже по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему, − так вот, этот страшный тип, а он врет, что он консультант, обладает какою-то необыкновенной силой… Например, за ним погонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще парочка, и тоже хороша, но в своем роде: какой-то длинный в битых стеклах и, кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно ездящий в трамвае. Кроме того, − никем не перебиваемый Иван говорил все с большим жаром и убедительностью, − он лично был на балконе у Понтия Пилата, в чем нет никакого сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он натворит неописуемых бед.

− Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял? − спросил Стравинский.

"Он умен, − подумал Иван, − надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!" − и ответил:

− Совершенно правильно! И как же не добиваться, вы подумайте сами! А между тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купают, про дядю Федю чего-то расспрашивают!.. А его уж давно на свете нет! Я требую, чтобы меня немедленно выпустили.

− Ну что же, славно, славно! − отозвался Стравинский, − вот все и выяснилось. Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице человека здорового? Хорошо-с. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?

Тут наступила полная тишина, и толстая женщина, утром ухаживавшая за Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал:

"Положительно умен".

Предложение профессора ему очень понравилось, однако прежде чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб, и, наконец, сказал твердо:

− Я − нормален.

− Ну вот и славно, − облегченно воскликнул Стравинский, − а если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день, − тут он повернулся, и ему немедленно подали иванов лист. − В поисках неизвестного человека, который отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие действия, − тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист, то на Ивана, − повесили на грудь иконку.

Было?

− Было, − хмуро согласился Иван.

− Сорвались с забора, повредили лицо? Так? Явились в ресторан с зажженной свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили кого-то.

Привезли вас сюда связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы. Затем сделали попытку выброситься из окна. Так?

Спрашивается: возможно ли, действуя таким образом, кого-либо поймать или арестовать? И если вы человек нормальный, то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте-с. Но позвольте вас спросить, куда вы направитесь отсюда?

− Конечно, в милицию, − ответил Иван уже не так твердо и немного теряясь под взглядом профессора.

− Непосредственно отсюда?

− Угу.

− А на квартиру к себе не заедете? − быстро спросил Стравинский.

− Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он улизнет!

− Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь?

− Про Понтия Пилата, − ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись сумрачной дымкой.

− Ну, вот и славно! − воскликнул покоренный Стравинский и, обратившись к тому, что был с бородкой, приказал: − Федор Васильевич, выпишите, пожалуйста, гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать, постельное белье можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что же, − обратился он к поэту, − успеха я вам желать не буду, потому что в успех этот ни на йоту не верю. До скорого свидания! − и он встал, а свита его шевельнулась.

− На каком основании я опять буду здесь? − тревожно спросил Иван.

Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся опять и заговорил:

− На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в милицию и скажете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия Пилата, − как моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой комнате.

− При чем здесь кальсоны? − растерянно оглядываясь, спросил Иван.

− Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное же белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы были к нам в кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хоть я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат… И дело готово!

Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля как будто раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в совете.

− Так что же делать? − спросил он на этот раз уже робко.

− Ну вот и славно! − отозвался Стравинский, − это резоннейший вопрос. Теперь я скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера кто-то вас сильно напугал и расстроил рассказом про Понтия Пилата и прочими вещами.

И вот вы, разнервничавшийся, издерганный человек, пошли по городу, рассказывая про Понтия Пилата. Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше спасение сейчас только в одном − в полном покое. И вам непременно нужно остаться здесь.

− Но его необходимо поймать! − уже моляще воскликнул Иван.

− Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как переслать ваше заявление куда следует, и если, как вы полагаете, мы имеем дело с преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие:

не напрягайте головы и старайтесь поменьше думать о Понтии Пилате. Мало ли чего можно рассказать! Не всему надо верить.

− Понял! − решительно заявил Иван, − прошу выдать мне бумагу и перо.

− Выдайте бумагу и коротенький карандаш, − приказал Стравинский толстой женщине, а Ивану сказал так: − Но сегодня советую не писать.

− Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня, − встревоженно вскричал Иван.

− Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, выйдет завтра.

− Он уйдет!

− О нет, − уверенно возразил Стравинский, − он никуда не уйдет, ручаюсь вам. И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без этого у вас ничего не выйдет. Вы меня слышите? − вдруг многозначительно спросил Стравинский и завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор глядя в глаза Ивану, повторял: − Вам здесь помогут… Вы слышите меня?.. Вам здесь помогут… вам здесь помогут… Вы получите облегчение. Здесь тихо, все спокойно. Вам здесь помогут…

Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.

− Да, да, − тихо сказал он.

− Ну вот и славно! − по своему обыкновению заключил беседу Стравинский и поднялся, − до свиданья! − он пожал руку Ивану и, уже выходя, повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал: − Да, а кислород попробуйте… и ванны.

Через несколько мгновений перед Иваном не было ни Стравинского, ни свиты. За сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался радостный и весенний бор на другом берегу реки, а поближе сверкала река.